В искусстве есть такое направление – биохоррор, отличающийся натуралистичным изображением пугающих существ. Так сложилось, что в екатеринбургском граффити и стрит-арте это направление достаточно распространено, а Саша Рукачереп – главный его представитель. В то же время Саша настолько самобытный художник, что ограничивать его творчество рамками одного направления было бы неправильно. Тем не менее, его существа, распространенные по всему городу, многих пугают и у многих вызывают отвращение. Но и восхищают многих и вдохновляют делать что-то смелое. Мы встретились в Парке Маяковского – это одна из любимых его локаций, во время прогулки мы даже нашли несколько его стрит-артов. А первое, что я услышал:

— Погнали вот туда, в самое пекло.

В материале использованы фото из архива Саши Рукачереп.

«Спокойные» и «опасные» места

— Почему Парк Маяковского имеет для тебя такое особое значение?

— Я тут как таракан. Именно тут, в Парке Маяковского, я «тараканил» и всегда находил какие-то неприметные места. Раньше я тут часто ходил, бродил, парк находится близко к моему дому. Теперь я не люблю это место, оно превратилось в огромный торговый центр, где играет всякая попсовая музыка, дофига людей. Раньше тут было такое лесное место, разрозненные магазинчики хот-догов, школьникам продавали пиво без паспорта. Было много мест, куда можно залезть, где в самые людные дни вообще нет народу. Часто приходил, просто рисовал, это было одно из первых мест, где я, скажем так, набивал руку. Просто интересно было поэкспериментировать, искал спокойные места. У меня в окружении не было знакомых, кто занимался граффити, я начал сам этим заниматься. Даже не знаю, можно ли отнести это место к стрит-артовому…

— Почему нет, это же улица.

— Да, просто для меня есть разные градации степени опасности, и к стрит-арту я отношу другие свои работы, более «опасные».

— В Парке Маяковского «опасных» нет?

— Тут все работы «спокойные». Там дальше будет одна работа, на которую я ходил в течение недели, я приходил и рисовал ее, потому что просто хотел отдохнуть от людей. Ко мне никто не подходил, никто ничего не спрашивал.

— Какие места, по твоей градации, самые опасные?

— Самыми опасными можно назвать оживленные улицы или когда рисуешь на каком-нибудь доме или на какой-нибудь стене, которая прилегает к дому. Когда есть четкое осознание того, что что-то тебе может быть за это.

Примеры «опасных» локаций: пер. Белорецкий, ул. Белинского.

— Что тобой движет, когда ты выбираешь опасные места?

— У меня много теорий есть, я сам до конца не разобрался. У меня вообще нет четких ответов, почему я рисую на улице. А почему я рисую на опасных местах…  Наверное, это способ заявить о себе. Это если логически мыслить. А как это происходит на самом деле – как будто что-то в голове говорит тебе: нужно выходить прямо сейчас, ночью. Однажды, когда я еще не общался ни с какими граффитистами, никого не знал, я еще учился в школе, я просто выходил один ночью. Я не рисовал еще классическое граффити, однажды мне пришло в голову сделать лица из бумаги, с кулак размером. Они были такие страшненькие, с кровавыми глазами. Я пошел их расклеивать на улице и клеил их на обычный клей «Момент», желтый такой, и они все поотпадывали на следующий день, потому что было холодно. Я вообще ничего не понимал. Но у меня было стремление развиваться в этом направлении.

(Показывает на огороженную территорию веревочного парка – здесь и далее прим.ред.)

— Вот это место, обнесенное забором, раньше было чем-то типа склада, там было много скамеек всяких, холодильников и т.д. Я через эти стены перелазил, там много было нарисовано. Потом там всё отремонтировали, сейчас там моих рисунков нет. Снаружи тоже было рисунков много, они были такие набросочные, не хватало терпения, чтобы доводить их до конца.

Первые стрит-арты.

— Тебе не жалко, что столько твоих работ исчезло?

— Это этап, который нужно пережить. Те работы мне не было жалко, там не было особо крутых. В тот период я искал себя, искал свой стиль, рисовал классические штучки. Когда начинаешь, все равно нужно… не то чтобы на кого-то равняться, а получать от чего-то вдохновения. Еще с детства мне нравились рисунки на стенах. Помню, я на ЖБИ жил, там были буквы в виде розовых червячков, без особых деталей, но я их запомнил и пытался фломастерами повторить. Хотя и не понимал, что это такое.

Первые опыты

— Ты начинал с классического граффити?

— Вначале я пытался баллонами рисовать по классике всё, что приходит в голову, шрифты писать. Но я очень быстро переключился со шрифтов на свои рисунки. Додумался рисовать не граффити и не буквы. У меня никогда не было отношения к буквам, как у граффитистов, не было цели прославлять свое имя, прославлять свой отряд, команду.

— Каково происхождение хтонических сущностей (или как их правильнее назвать), которых ты рисуешь? Всех этих жутких, зловещих существ.

— Этот вопрос мне больше всего нравится, и я буду долго на него отвечать. И, кстати, долго отвечать в течение всей своей жизни. Это самый часто задаваемый вопрос, и почему то всем кажется, что они злые. Я читал интервью с Яном, там он говорит: походу, добро победило зло (речь идет о коллаборации, в которой «злую» часть Саши Рукачереп закрасили, а «добрую» часть Янчи Каплана не тронули). Я такой: ну, спасибо, Ян!

Коллаборация с Янчи Капланом, 2023 г. Левую часть через какое-то время закрасили.

У меня с детства это всё пошло. Все же дети рисуют в детстве, всем дают фломастеры, а я с детства начал увлекаться всякой мифологией, мистикой, НЛО, демонами, призраками, сущностями. Не знаю, как так получилось, обстоятельства так сложились, почему я начал рисовать именно так.

— Твои нарисованные сущности, получается, не злые?

— Они выглядят злыми, зубы скалят, но для меня они в первую очередь интересные. С детства я рисовал монстров – мне интересны именно такие персонажи, их характеры, эмоции. Когда мне говорят, что у меня злые монстры – для меня это триггер. Я делаю их еще злее, я как будто пытаюсь вызвать древние эмоции, задействовать древний мозг. Это часто похоже на каких-то хищников, существ, которые сейчас накинутся, зубы, пасти – чтобы чувство страха вызвать. Зачем? Чтобы человек обратил внимание на себя. Он, может быть, испугается злого монстра и скажет себе: о, нифига, я – человек!

— Сколько тебе было лет, когда ты начал такое рисовать?

— У меня сохранились рисунки с 7 лет. Уже тогда рисовал всяких инопланетян, странненьких существ. Мне родители купили книжку про всяких демонов, я любил ими пугать девочек в садике.

— Боже, зачем родители купили тебе такую книжку?

— А у меня родители тоже интересные. Там на развороте была еще отрубленная голова, прямо со срезом, медузы Горгоны, реалистичная. Я ее показывал всем, потом родителям звонили и говорили: пусть он не берет больше эту книжку, дети потом не спят дома. А я вообще кайфовал, мне нравилось всё такое. По телеку постоянно показывали хорроры, я их смотрел. У меня есть теория о том, что у меня это всё отложилось с тех времен еще. Может быть, я пытался побороть страх и шел в него. Потом всю жизнь продолжал это делать. Как говорил мне один одноклассник, который пришел ко мне «забиваться» (бить татуировку): «На меня сейчас нахлынула ностальгия, потому что ты так же всегда сидел и рисовал на уроках». Не помню про младшие классы, но в старших классах я осознанно и активно начал развивать свой навык. Когда я думал, кем мне быть и чем заниматься, решил, что буду делать то, что мне нравится – буду рисовать.

Детские рисунки.

Я помню, у меня мама испугалась, когда я активно начал рисовать лет в 14 – там была жесть, я рисовал прямо очень жесткие штуки, например, людей располовиненных. Мама повела меня к психологу, а он фигню какую-то сказал.

Школа и Арх

— Как твоя психика это всё выдерживает?

— Мне кажется, моя психика выдерживает этот мир только благодаря рисованию. Всё в окружающем мире на меня давило так, что я очень сильно хотел погрузиться в какой-то свой мир, в какой-то транс, поэтому я решил рисовать «в стол». Это я старшие классы вспоминаю. 7-8 лет назад, помню, я сидел и каждый урок просто рисовал, рисовал. Про меня уже говорили: ну и пусть рисует.

— Ты хорошо учился?

— Я всё понимал и мог всё делать, но решил вектор обучения поменять на рисование. Я учился в школе Дягилевке (Лицей имени С. П. Дягилева на ул. Луначарского) – это специализированная школа, она раньше была интернатом, я туда перешел в третьем классе. Это вообще суперстранная школа, но, мне кажется, это лучшая школа из всех, в которые я мог попасть. Там я сильно начал рисовать. В «А» классе – балетники, в «В» классе музыкой занимаются, в «Б» классе – художники. После общеобразовательного блока ты переходишь в другой блок и занимаешься дисциплинами: композиция, рисунок, живопись. В девятом классе сдаешь диплом. В класс художников я захотел перейти только в седьмом классе. То есть на ИЗО я проучился три класса.

— И ты сдал диплом?

— Диплом – это выглядит как большой просмотр в спортивном зале. Прикол в том, что там учат классическим дисциплинам: натюрморты, рисование гипсовых голов и т.д., и у меня это всегда так странно получалось…  Потом уже в Архе (Архитектурной академии) у меня всегда какая-то «шляпа» получалась, хотя я просто делал так, как вижу, но это очень странно получалось, я всегда ржу, когда вижу свои работы – они вообще не достают до академического стиля. Я рисовал всегда свое, у меня вырабатывался свой стиль, свое понимание. А к выполнению академических заданий меня никогда не тянуло. В школе, когда я перешел в класс художников, я говорил преподше своей: давайте я сегодня порисую композицию, потому что там более свободная тема, а потом рисунок. Она: хорошо, хорошо. А в итоге я ничего не успевал и делал всё по-своему.

Школьные рисунки.

— Я правильно понял, что преподаватели с пониманием к тебе относились?

— Да. В общеобразовательном блоке из-за специфики школы уже с пониманием относились, и преподы говорили: ну, они ж художники. Меня не доканывали. Поэтому я мог свободно заниматься тем, что мне хотелось. Я открыто доставал альбом на уроках и линером рисовал свою графику.

— Архитектурную академию ты закончил?

— Да, Арх я закончил, четыре года там учился. Я был очень «крутой» студент, в кавычках. Когда я туда пришел, я хотел делать только своё. Изначально я думал поступить хоть куда. Я подавал на мультики, графдизайн, керамику. Поступил на бюджет на керамику, и теперь активно занимаюсь керамикой. Кстати, я потом анализировал, керамика со мной всю жизнь. Как будто мне сама жизнь намекала: чувак, делай керамику. В 12 лет меня отдали в Дом детского творчества, там была группа керамики, там мне тоже повезло, потому что моя преподша была молодая девушка, которая играла в FallOut и Oblivion, мы нашли общий язык.

Изделия из керамики.

В школе преподша по скульптуре увидела во мне потенциал и вместо того, чтобы говорить, что вот он, мол, поздно пришел и ничего не умеет, она сказала: он поздно пришел, но у него фантазия шпарит жестко. Меня подбадривает, когда преподы так относятся. К вопросу о том, что я якобы делаю злое – оно у меня больше всего ассоциируется с преподавателями. Старые консервативные преподаватели в разных художественных заведениях не хотят развивать твой потенциал, они хотят, чтобы ты просто выполнил план заданий. Некоторые мне говорили: ты слишком злое делаешь, зубы убери, они лишние. Я всё равно делал, и в конце обучения в Архе мне сказали: ты молодец, ты топил до конца, пожалуйста, не бросай керамику.

Я не был хорошим студентом, я не ходил на пары, на всё забивал. Приходил перед сессией и делал всё за неделю, и мне говорили: о, круто. Вот теперь вы знаете, как на самом деле учатся в Архе. Конечно, у меня были одногруппники, которые все задания делали. Я не могу понять, как можно столько времени тратить на какие-то задания, формальности, когда у тебя в голове много своих идей. Когда у тебя есть свой стиль, и он «ревнует» к этому Арху и как будто говорит: нет, чувак, ты со мной. Я тогда уже рисовал граффити, делал татуировки, рисовал всякие жесткие штучки. Мне никогда не хотелось рисовать по чужим заданиям, делать «как нужно». Рисование у меня идет с детства, меня никто особо этому не учил. Каким-то техническим моментам я сам себя учил, а преподы просто поддерживали по большому счету.

Источники вдохновения

— Когда ты говорил про фильмы ужасов, которые ты смотрел, я вспомнил, что был такой художник Гигер, который создавал образы для серии фильмов про Чужих. Он как-то повлиял на тебя?

— Меня часто сравнивают с Гигером и еще с Босхом почему-то. Есть определенный пласт художников, которым, как и мне, нравится рисовать разных монстров. Я типа один из них. А Гигера я не знал до взрослого возраста, моя графика сама по себе возникла. Мне нравится «Чужой», но не было такого, чтобы я на кого-то равнялся. Не было такого, что я взял Гигера за основу и решил делать так же. Уже когда мне начали говорить, что мои рисунки напоминают Чужих, я начал их смотреть. В голове могут откладываться какие-то стилистические элементы, которые потом неосознанно могут быть использованы.

К/ф «Чужой», 1979 г. Режиссер Ридли Скотт.

Насчет вдохновения – я много чем могу вдохновляться, совершенно рандомными штуками. Я говорю даже не про картины, а про окружающие предметы. Я вот люблю всякие мелкие штучки на полу искать, всякие детальки, трещинки. Мне почему-то нравится всякое разрушение, разложение. Обычные вещи, стерильные и гладкие, меня вообще не привлекают, даже отталкивают. Кстати, вспомнил, что на меня произвело впечатление из последнего – это фильм Дэвида Кроненберга «Экзистенция». Благодаря этому фильму я осознал свое мироощущение – то, что не мог описать очень долгий период жизни. Этот фильм очень похож на мое мировосприятие.

К/ф «Экзистенция», 1999 г. Режиссер Дэвид Кроненберг.

— Ты ходишь на кладбища?

— Ну да. Мне нравятся спокойные места, где можно походить, побродить. Я не то чтобы вдохновляюсь могилами, мне хочется погулять в тихом месте, где никто не разговаривает.

— А есть любимые места? Необязательно кладбища.

— Я бы не сказал, что кладбище – любимое место. Любимых нет, наверное. Могу сказать, какие места я не люблю. Это людные места, торговые центры. Я когда в магазин захожу, у меня ступор, у меня мозг перестает работать, когда я вижу большие скопления людей. Это не связано с социофобией, это, скорее, связано с моей теорией о том, что у людей есть энергия, которую они выплескивают в пространство. И если много людей в одном помещении находятся, энергия, как воздух, задерживается, ты можешь ее ощущать. Этот «шум» глушит все мысли.

— Ты случайно не экстрасенс?

— Нет. Мне кажется, у меня сильная эмпатия с детства, могу понимать эмоции людей, с которыми общаюсь. Кстати, тот психолог из школы говорил, что у меня эмпатия полностью отсутствует. Мой классный руководитель говорил: Саша, ты что чертей постоянно рисуешь? Пойдем-ка. Он прямо перед уроком повел меня к психологу. Я говорю: ладно, хоть не на урок. Интересно было посмотреть, что скажет психолог. В итоге, он фигню какую-то сказал. Я поржал и ушел.

Заброшки Vs Галереи

— Откуда у тебя любовь к заброшкам?

— Кстати, если говорить о любимых местах – это заброшки. Почти что любую заброшку мне очень нравится посещать. Главное, чтобы там никого не было. Откуда любовь к заброшкам – я не знаю. Не было такого, чтобы я в детстве много гулял по заброшкам. Первый раз я посетил заброшку – мне лет 14 было, это была больница в Зеленой роще. Мы туда пришли с компанией и фигнёй страдали. Я тогда еще не рисовал на стенах.

Тему заброшек я у себя сильно отделяю от темы стрит-арта. Для меня это не совсем стрит-арт, для меня это бунт и протест против галерей. Мой стиль диктует условия, в которых он может существовать. Мне говорили: ты не пройдешь цензуру. Через всю мою жизнь идет такое отношение: у тебя чересчур жесткий стиль, его не признают. Картину в моем стиле вряд ли повесят в доме адекватные люди. Мне всю жизнь говорят: твой стиль слишком злой, страшный, что меня подбадривало делать его еще более жестким, чтобы эти люди уже наконец-то отсохли со своим мнением и чтобы они просто стремались подходить к моим работам.

Я посещал разные выставки, сам участвовал пару раз, и со временем понял, что это какая-то показуха. Это всё ненастоящее, никаких эмоций не вызывает: ты приходишь в стерильное помещение, там ходят люди, которые вообще никак не разбираются и не хотят разбираться, они просто приходят потусоваться, провести клёво время с друзьями, попить бокальчик винишка или шампанское с фуршета. И так случилось, что меня позвали поучаствовать на заброшку.

Стрит-артовая пауза

На этом моменте мы подошли к Сашиной работе 2023 года.

— Я его очень долго рисовал, тонкими кистями. Потом решил звать всех подряд вместе рисовать, чтобы не так скучно и одиноко было. Я Хлама наругал: ты чего так быстро рисуешь (речь идет о соседнем граффити)? Тут место спокойное, можно долго стоять и рисовать. Он отвечает: ну, блин, я долго не умею.

Работа в Парке Маяковского.

Выставки в заброшках

— Так вот, я смотрел на все эти тусовочки, выставки в барах, куда меня постоянно приглашали, где твои работы за барной стойкой вообще не видно. Я быстро понял, что эти выставки созданы для того, чтобы люди пришли потусоваться. Социальный фактор. Потом, в 2020 году меня позвали на заброшку – это было первое мероприятие, где я нормально поучаствовал. Это был рейв под названием «МИР НОЙЗ», он был на заброшке на ул. Блюхера, где раньше был камнерезный колледж. Я тогда уже активно рисовал, знал, что я хочу делать, и я пришел в день мероприятия, выбрал себе комнату и начал ее расписывать. Люди заходили, говорили, опять же, «ты молодой Гигер». А я говорил: нет, я Рукачереп! И продолжал рисовать. В итоге 8 часов беспрерывного рисования в замкнутом помещении, я жестко надышался вонючей краски, черной мастики. Жестко надышался баллонами. И всё, порисовал и просто ушел. Это было круто! И с тех пор я прям ждал, когда меня снова позовут на подобное мероприятие. Я увидел настоящую отдачу – что я и хотел получить. Это еще не было выставкой – скорее, тусовкой, но мне понравилось то, что я для себя получил в ней.

Выставка «МИР НОЙЗ».

— Как ты попал в проект Zabroshka, в рамках которого прошли три выставки андерграундного искусства на территории бывшей ж/д станции Свердловск-Товарный в 2023-2024 годах?

— Я пришел к одной художнице на лекцию. К тому моменту у меня уже был бэкграунд с заброшками, было понимание, что я не пойду выставляться в галереи и что именно я хочу делать в заброшках. Мои работы становились всё жестче, я понимал, что они не пройдут галерейную цензуру, да и мне не хотелось себя ограничивать вообще никак. Как-то раз посещал одну выставку, на которой увидел работы Виталия Раутярви, они мне понравились, и вот мы с ним встретились после той лекции, там был еще Рома Дух, мы втроем стояли в выставочном зале Ельцин-центра, смотрели выставленные там работы и говорили: ну, это всё слишком стерильно. И я говорю Виталию: видел твои работы, они тоже стерильно смотрелись в галерее, а вот если на заброшке их сделать, было бы круто. Он такой: да, реально, на заброшке надо. И примерно через месяц мне Рома Дух говорит: мы собрались пойти на заброшку рисовать, будет выставка. Я, конечно же, сразу поддержал. Пришел на первую «Заброшку» уже с пониманием, зачем я это делаю и в протест против чего, а именное в противопоставление галерейным выставкам, которые ограничивают художников, ограничивают их мысли, запрещают им что-то делать. Ведь самый кайф для художника – рисовать то, что приходит в голову.

— Насколько я знаю, там была такая концепция: художник получал в свое распоряжение целую комнату, в которой вызывал своих «демонов». Например, у Андрея Меритского была комната Солевого Демона. Как было в твоем случае?

— Ты видел мою первую комнату, с желтыми стенами? Мне кажется, она сама меня нашла. Это была первая комната, куда я зашел, и я сразу сказал: остаюсь тут. Даже другие не смотрел. А насчет концепции – у меня есть теория, что в моей голове находится портал демонов. Через меня они выходят в материальный мир. Мне кажется, там все с какими-то демонами в голове собрались, по крайней мере, на первой «Заброшке», она мне больше понравилась из всех трех. Мне кажется, там все вызывали демонов из своих потусторонних миров.

Первая выставка Zabroshka, октябрь 2023 г.

Моя концепция была в том, чтобы прийти к первобытному понимаю рисования на стенах. Чтобы понимать, что я испытывал, нужно описать весь процесс. Конец октября, очень холодно, идет снег, я таскаю воду туда. Я находил разные детали, чтобы собирать из них объекты. В бочке замешивал цемент, который там же нашел, чтобы лепить им на стенах. Нашел трубы, которые потом втыкал в этот цемент, чтобы они торчали из стены и были частью рисунка. В один момент я начал осознавать: мы ходим на заброшку, в никому не нужное место, занимаемся как будто бы никому не нужными делами, но мы всё же этим занимаемся, для чего-то оно нам нужно. Самое главное в заброшках – наслаждаться процессом. Не важно, что потом это всё снесут, разберут или вообще всех выгонят, как на третьей «Заброшке». Каждый художник извлекает оттуда столько опыта, сколько хочет. Я вот был жадный до этого опыта, поэтому ходил туда постоянно, с утра до вечера что-то делал.

— Судя по всему, твоя «жадность» распространилась и на следующие две выставки.

— После второй «Заброшки» я понял, что мероприятие становится слишком массовым, и я решил больше не участвовать. Но перед третьей «Заброшкой» пошел посмотреть место и…  я не мог в ней не поучаствовать! Когда я вижу эти развалины, мне хочется в них остаться. Там я имел возможность много с чем поэкспериментировать. Подходящий момент, чтобы попробовать какие-то новые техники.

— На третьей «Заброшке» была история с исчезнувшей стеной с твоим рисунком. Что там случилось?

— Был один день, когда я решил не идти на заброшку. Сделал перерыв для себя. Весь день не сидел в соцсетях, отложил телефон, и вечером читаю сообщения: привет, тут разбирают твой «гараж», стену пилят. Просто сюр! Мне кажется, это случилось из-за того, что я туда слишком часто приходил. Мне заброшка как будто говорит: ты слишком комфортно тут устроился! И вот тебе прикол. Те мужики, их как будто сама заброшка создала, они пришли и начали болгаркой пилить железный гараж. Отпилили стену, но меня Виталий успокоил, он к ним подошел, поговорил, и они её оставили на полу. На следующий день я пришел туда с мыслью о том, что я каким-то образом поставлю ее назад, но ее распилили на несколько частей и унесли, чтобы сдать на металлолом. Это к вопросу о том, что некоторые люди вообще не видят ценности в рисунках. Для них рисунок – как грязь, которая налипла на стену. С одной стороны стены был рисунок, который я с самого начала рисовал, и он был самый детализированный, самый законченный и самый мой любимый. Но они этого не увидели вообще.

Я порастраивался, потом сказал, что ничего не буду больше делать вообще на Заброшке (хотя большинства моих работ там еще не было), а на следующий день проснулся и поехал туда, с утра до вечера снова рисовал с хорошим настроением. Сделал вместо той стены другую в виде полиэтилена. Получилась такая призрачная стена, или призрак стены, разгневанный дух стены.

Слева видно полиэтилен вместо исчезнувшей стены.

Выставка Zabroshka 3.0. Сентябрь 2024 г.

— А как вы нашли заброшку на переулке Красный? Недострой, 4-этажное бетонное строение без стен. Там целый этаж можно назвать твоей персональной галереей.

— В тот период я много общался с Ромой, мы ходили, искали места, кажется, он меня туда позвал. Как обычно получается: ты находишь место, а потом зовешь кого-нибудь за компанию. Там у нас была совместная работа на одном этаже, цветные рисунки. Это был первый день. Мы почувствовали себя более комфортно на том месте, и когда мы пришли во второй раз, я поймал кураж. В наушниках, в каком-то глубоком трансе начал разрисовывать свою секцию, просто не хотел останавливаться, пока не иссякнут мои силы, пока краска не кончится. То, что там получилась целая галерея – воля случая.

Недострой на пер. Красный.

Поиски продолжаются

— В 2024 году твой стрит-арт стал минималистичным. Как будто ты просто брал ведро черной краски, выплескивал ее на стену и получалось какое-то насекомое.

— Это был мой протест против всего. Против самого себя. Против того, что люди не понимают и не признают мое очень долгое детализированное рисование, хотя я  трачу на него очень большие усилия. Это был просто мой очередной эксперимент. Я хотел сказать таким образом: раз вы не признаете мои рисунки, когда я стараюсь, вот вам такое. Прикол в том, что это всем понравилось!

Почему именно жуки… Это жуки, увеличенные до размера человека, или наоборот, это человек, уменьшенный до размера жука. Этот арт живет своей жизнью и в конце концов его не станет, как и людей. Лично у меня это вызывает осознание того, что мы смертны. Жизнь идет своим чередом, всё закрашивается, всё теряется во времени.

Ул. Чапаева 1, 2024 г.

— У тебя давно не было твоих фирменных детализированных стрит-артов. С ними покончено?

— Всё, покончено с этим, я ухожу. Всем пока! Ухожу в галереи (смеется). Да, конечно, всё будет, просто иногда нужно делать перерывы. Мне нравится рефлексировать, оборачиваться назад и смотреть, что я сделал за какое-то время. Не хочется делать одно и то же, нужно искать какие-то новые ходы, открывать для себя новые техники, чтобы максимально разнообразить свое творчество. У меня одно перетекает в другое. Я хоть и разделяю стрит-арт, татуировки, керамику, графику, но на самом деле всё это тесно связано, одно проистекает из другого. Если сейчас я не очень активно занимаюсь стрит-артом, то только потому, что я потом начну его делать в какой-то другой манере. Пока занимаюсь новыми поисками.

Подписывайтесь на телеграм-каналы: Саша Рукачереп и StreetaertEKB.